Учитель

В каждом деле, будь то плотницкое ремесло, косьба или рыбалка, есть период ученичества. И есть учитель, который увлечет, подскажет, поддержит… Мой учитель не пояснял мне, как привязывать к леске крючок, как крепить поплавок и грузило, как определять глубину и какие использовать насадки. Он всегда был голоден, и неустанно просил есть. Я и поспал бы лишний раз подольше — ведь лето, каникулы, и с мальчишками поиграл бы, но учитель требовал: накорми голодного, потом занимайся своими делами.

Сам он просыпался с солнцем и начинал сновать по загородке, семеня перепончатыми лапами, горланя на весь двор так истошно и надоедливо, что спать я уже не мог и только удивлялся, что пролетавшие над двором чайки не замечают своего отпрыска и не могут его накормить. Птенца чайки привез откуда-то шофер дядя Вася и отдал своему племяннику Борьке. Борька замучил бы птенца, водя его привязанным за лапку по улице, и я сжалился — выменял его на детский пистолет, принес домой и назвал Чапой. Рыба была любимым блюдом моего учителя-мучителя; на мясной фарш, червей и жуков он смотрел, как балованное дитя на манную кашу.

Вначале я выменивал рыбешек у мальчишек постарше, но вскоре сам наловчился подсекать уклеек. Казалось, чего проще: делай меньший спуск, насаживай на небольшой крючок насадку и забрасывай… Но простым все кажется в чужих руках. Когда сам берешься за дело, убеждаешься, что без навыков и сноровки не обойтись. Вслед за уклейками я научился ловить и пескарей, пуская насаженного на крючок дождевого червячка по самому дну и ожидая, когда поплавок, скользя по течению, вдруг резко погрузившись, исчезнет…

Нахлебник мой зажил припеваючи. И я мог теперь не ходить ежедневно на речку, а, запасшись уклейками, припрятав их от котов, заниматься другими делами. Но, что странно, к прежним увлечениям я как-то остыл. И машинки, и пистолетики, и даже велосипед уже меньше стали интересовать меня, и игра в «войну» не волновала…

Влекла река. И не только тем десятком рыбешек, которых я вытаскивал для Чапы, но и таинственными зарослями тростника в заводи, откуда иногда доносились всплески, бульканье и другие волнующие звуки. Звала река и на бревенчатый мостик, с которого ясно видны были темные раковины перловиц и их следы на гладком песчаном дне, торопливые стайки полосатых окуней…

Подросшего птенца я стал брать с собой на речку. Я делал заброс и ждал поклевки, а он бегал по берегу и горланил, прося есть. Со стороны это выглядело очень забавно. Казалось, Чапа волнуется и дает советы на своем птичьем языке. Я вытаскивал и отдавал птенцу уклейку, он успокаивался и некоторое время молча наблюдал за происходящим.

Спустя месяц Чапа полетел. Теперь я не носил его на реку в корзине. Чапа сам, когда ему вздумается, летал куда хотел, но всякий раз возвращался. Когда я выходил из дома с удочкой, он опережал меня и встречал у воды, летая над самой головой и приветствуя криком.

Чапа вырос, окреп, и только окраска оперения выдавала его молодость. Однажды я долго не мог поймать для Чапы уклейку. То рыбки сдергивали насадку, и я не успевал подсечь, то стайка уплывала куда-то, и поплавок долго оставался без движения. Чапа волновался, летая надо мною, над речкой, и вдруг с лета ударился о воду, подняв брызги, и тут же поднялся, держа в клюве уклейку. Он быстро расправился с добычей, прилетел к берегу и устроился на камне. В эту минуту Чапа выглядел невероятно самодовольным и всем своим видом как бы говорил: «Вот как это делается, недотепа!»

Г. Корольков, г. Огрэ
Журнал «Рыболов», 4, 1985

Смотрите также: