В верховьях Хулги

Однообразную песню поет лодочный мотор. За рулем — наш проводник Федор Канев. Без остановки проходим устья рек Шекурьи и Маньи — правых притоков Хулги. По берегам среди темных ельников, как факелы, пламенеют багровые кроны осин. Пожелтевшие березы на подмытом берегу наклонились к самой воде и купают свои тонкие ветви в холодных струях реки.

Становится прохладнее. Смеркается. Пора искать место для ночлега. Молчавший всю дорогу проводник отрывисто бросает: «Дойдем до устья Халмерью, там есть избушка». Он каким-то чутьем угадывает фарватер и продолжает гнать лодку вперед, не сбавляя скорости.

Медленно выползает из-за черной полосы леса луна, и сразу становится немного светлее. После каждого поворота реки луна оказывается то слева, то справа, поэтому кажется, что не река петляет, а сама луна плавно перекатывается из стороны в сторону по густо-синему куполу небосвода.

Глубокой ночью пристаем к берегу. Оттаскиваем лодку по песчаному откосу на несколько метров от воды, и Федор накрепко привязывает причальный конец к стволу дерева. Осенью в горах нередко выпадают ливни, после которых уровень воды в Хулге за несколько часов поднимается на полтора — два метра. При внезапном паводке плохо закрепленную лодку может унести течением.

На высоком обрывистом берегу приютилась небольшая таежная избушка. В избушке оказалась керосиновая лампа. Оглядываю добротно сложенные из толстых бревен стены. Избушка как избушка, сотни таких разбросаны по глухим таежным углам. Многократно приходилось мне коротать ночи в таких пристанищах, но каждый раз, когда приезжаю из шумного города в тайгу и переступаю порог такой вот избушки, я чувствую смутное волнение. Видно, живет еще в нас дух бродяжий, который заставляет и меня, и многих моих собратьев по скитаниям каждый год мчаться очертя голову за тысячи километров от дома.

Ранним утром, захватив ружье и спиннинг, спускаюсь к реке. Красный, холодный диск солнца уже показался над зубчатыми вершинами елей. Выше переката поминутно раздаются всплески рыбы. Это играет и охотится за разной живностью хариус. Должен быть в этом месте и таймень.

Настраиваю спиннинг и начинаю облавливать омут. Десять, двадцать забросов. Ничего. Собираюсь уже переходить в другое место, как вдруг чувствую сильный удар по блесне. Леса стремительно сматывается с катушки. Плавно притормаживаю пальцем барабан катушки и начинаю выводить рыбину на поверхность. Несколько минут борьбы — и на гальке неуклюже ворочается таймень, пытаясь освободиться от тройника. В нем килограммов пять-шесть, но когда я его тащил, мне казалось, что он раза в три больше. Какой же силой обладают двух-трехпудовые гиганты, которые нередки в реках Приполярного Урала!

Пока любовался своим первым тайменем, над головой со свистом промчалась стайка уток. Хватаюсь за ружье, но поздно. Утки уже далеко. Трудно совместить две охоты…

Возвращаюсь в избушку. Все еще спят, только наш проводник возится с дровами, растапливая печку.

— Эй, зачем малышей ловишь? Мы таких обратно выпускаем, — говорит он. — А глухаря ни одного не вспугнул?
— Да нет, не видел, — отвечаю.
— Боится здесь птица к воде вылетать. Много людей нынче на реке стало. Летом туристы вверх уходят на своих лодочках разборных, да только не всё могут через водораздел перевалить, возвращаются. Охота летом закрыта, а в каждой, почитай, лодке — ружье. Стреляют все подряд, без разбора. Шумят на реке. А глухарь — птица строгая. Она шума не терпит. Ну, да ничего. Пойдешь по Ляпину с моим младшим братом, там охота будет хорошая. Места внизу тихие. Редко когда охотника или рыбаков встретишь…

Захватив фотоаппарат, иду побродить в окрестностях — может, подвернется подходящий кадр.

Таежный лес по берегам Хулги темный, заваленный буреломом. Ближе к реке, на гривах, растет кедр. Но до шишек добраться трудно, они висят высоко над землей, на самых верхушках. Время от времени раздаются пронзительные крики жирующих кедровок. Эти небольшие птицы, чуть крупнее скворца, питаются в основном кедровыми орехами. Делая запасы на зиму, они прячут шишки на земле, в укромных местах — под пнями, валежинами и т. п. Обработать шишку на дереве, как это делают дятлы, кедровки не умеют, поэтому они сначала сбивают шишку, а затем, слетев на землю, выклевывают из нее орехи.

На верхушке ближайшего кедра замечаю кедровку. Слышу, как с глухим стуком на землю падает шишка. Быстро подхожу и поднимаю ее. И тут возмущенная птица устраивает такой крик, что на ее пронзительный голос слетаются с десяток ее товарок. Каждая, заметив меня, тоже начинает вопить. Ну и концерт устроили эти птички! По манере поведения они напоминают наших подмосковных сорок…

В полдень отправляемся дальше. В устье реки Малая Хасая на берегу виднеются летние чумы оленеводов — это база Саран-паульского совхоза. Федор приветственно машет рукой знакомым. Один из них поднимает над головой чайник, давая знак, что приглашает нас пить чай, но Федор отрицательно качает головой — надо до темноты успеть дойти до устья реки Балбанью.

Все чаще и чаще встречаются перекаты — река совсем обмелела. На одном из них чувствуем сильный удар и скрежет по днищу лодки. Мотор глохнет. Гребем к берегу. Оказывается, подводным камнем, как ножом, срезало шпонку, которой крепится винт. Хорошо, что винт не потеряли!

— Однако до Балбанью не пройдем, воды совсем мало, — говорит Федор.

Увы, значит, пудовых тайменей, которых, по слухам, уйма в реке Балбанью, нам так и не придется увидеть. Зато каждый день мы ловим на искусственную мушку хариусов. Особенно много их в устье безымянного, сплошь заваленного камнями ручья, который впадает в Хулгу недалеко от нашего лагеря.

Интересно, что в реках, стекающих с восточных склонов Приполярного Урала, хариус клюет только на искусственную мушку, блесну он не берет. В то же время буквально в 30—40 километрах отсюда, за водоразделом, на реках западного склона гор хариус прекрасно ловится и на мушку, и на блесну. Загадка природы! Через неделю собираем палатки и трогаемся в обратный путь. К вечеру мы уже в Саранпауле, а на следующий день с рассветом отплываем дальше.

Г. Хотенко, г. Москва
Журнал «Рыболов», Сентябрь-Октябрь 1985 г.

Смотрите также: