По первому льду
— Волга стала! — разнесся слух-молния по заводу в пятницу. А вечером разговор с женой.
— Пшено у нас как будто оставалось?
— Поди опять лаврушек своих ловить? Мне их даром не надо.
— Зачем лаврушек? Волга стала.
Упоминание о Волге действует на жену как волшебное слово. Конечно, она не может забыть, каких судаков и лещей приносил я с Волги в прошлом году.
— В шкафу, в бумажном пакете твое пшено.
Соседи говорят, что мне на рыбалке везет, что я в сорочке родился. Пусть себе говорят что хотят. Они не знают, как мне приходится выдумывать, экспериментировать. Стрелка часов перевалила за полночь, а я все еще не решил, куда какую мормышку поставить. «Глазок», конечно, пойдет верхним, то есть выше грузила. Он из пластмассовой бусинки, легкий, и на течении чрезвычайно соблазнителен для язя. А вот «капелька»… Я рассчитывал поставить ее нижней, но сейчас отказался от этой мысли. «Капелька» тяжела, и груз будет прижимать ее к самому дну, где она непременно попадет на глаза многочисленной армии малышек ершиков. Правда, у меня есть прикормка.
Свежего запаха пшеной каши, перемешанной с хлебом, ершата да и матерые ерши не любят. Но кормушка у меня из тюлевой занавески слишком редка для того, чтобы долго удерживать прикормку на течении. После продолжительных размышлений я решил на одной удочке поставить внизу мормышку «капельку», а на другой — крючок № 3. Какой-то традиционный гипноз — ловить зимой на мормышку, хотя лещ прекрасно берет и на крючок, конечно если на нем хорошая насадка. С удочками решено. Остается мотыль. На завтра синоптики обещают семнадцать градусов, да если еще учесть ветерок на реке, то мотыля лучше заранее сложить пучочками. Для чего настригаю велосипедный ниппель узенькими колечками, достаю приспособление, сделанное из пустотелого, купленного в магазине поплавка, который я разрезал наискось и из заостренного конца удалил проволочную петельку.
Накатываю колечко до среза, в ложбинку укладываю извивающихся мотылей, придвигаю колечко… и на мокрой тряпице извивается многоголовое микрочудовище. Пятнадцать-двадцать пучочков вполне хватает, каким бы активным ни был клев. Вот, кажется, и все. В последний раз осматриваю снасти Предрассветную тишину городской улицы нарушают только мои торопливые шаги. Тишина. А теплынь! Восемь-девять градусов. Порошит почти невидимая изморозь. Будет сегодня рыболовов! С вечера я не позаботился найти себе спутника и сейчас, при столь редкой для субботних дней хорошей погоде, не унываю. Товарищи будут на остановке. И ошибаюсь. В автобусе еду я один, если не считать кондуктора и водителя. Вот задача! «Неужели вчера кто-то зло пошутил?» Может быть, и не стоит ехать? Выйти, пока не поздно, да на озера податься… «Поди опять своих лаврушек…» Ладно. Поеду погляжу.
Низко над Волгой туман. Но просматривающиеся сквозь него черные полосы на белом фоне реки говорят о том, что рыбалка не состоится. У берега что-то скрежещет и шуршит, словно огромная чудо-рыба стоит подо льдом и меланхолически перемалывает рыжеватые шевелящиеся глыбы. «Вот тебе и лещи!» Как побитый иду вдоль берега и машинально ударяю пешней в наплывы льда, желтые, как первое коровье молоко. «Домой? Если сейчас вернусь домой, я заболею. Это уж точно. Я знаю себя. Нет! Хоть в ведерко с водой опущу удочки, но только не домой». Впереди виднеются застывшие во льду баржи, катера, тусклый свет прожектора от сторожевой будки. Неожиданно на тонком намете пороши замечаю следы и характерную борозду. Спотыкаясь, бегу. Баржи кончаются, а метрах в пятидесяти от них на льду живая черная кочка. Рыболов! Я не верю своим глазам. По обледенелой досочке, брошенной через прибрежную полынью, ступаю на лед. Твердо! Приветствую рыболова.
— Ну и как она?..
— Молчит… Вчера здесь ловил один. Шарманчики шли.
— Ты смотри! — Секунда — и рюкзак мой летит на лед; несколько взмахов пешней — и лунки готовы.
— Течение большое?
— Порядочное. Приваду ставьте дальше, если есть. А как же без привады…
Очищаю лунки, достаю удочки. Нацепляю пучок мотыля на крючок, поплавок мой стремительно уходит в воду. Устанавливаю его посередине лунки, прижав удочку рукавицей. Полушубок расстегнут. Мне жарко и так хорошо, как никому на свете. Я — счастливейший человек! И не могу себе представить то время, когда зимняя рыбалка казалась мне не укладывающимся в голове кошмаром, а рыболовы тихо помешанными людьми, с которыми необходимо говорить как с равными, а в душе таить самое искреннее соболезнование. А впрочем, как знать? С рыбалкой я совсем забыл о врачах и поэтому едва ли могу поручиться за свое здоровье: а вдруг и я этот самый, ну, тихо помешанный!
Поплавки белыми пичужками сидят в лунках, перемещаясь от одного края к другому. Туман степенно садится на лед. На одной из барж светится огонек лампочки. Он напоминает искру, упавшую в талый снег. Вода в лунке то поднимется вровень с краями, то уйдет, и кажется, что река напряженно дышит, силясь грудью поднять многопудовую, но непрочную тяжесть.
— И вода на прибыль, — замечает мой сосед. «Это хорошо, — думаю про себя. Вода на прибыль — значит, рыба будет брать, вернее, должна брать!..»
Вдруг один поплавок начинает дергаться. Раз, другой. От неожиданности запаздываю с подсечкой.
— Тьфу, черт! Такая поклевка!
— Может, ершишка?
— Скажете! Ерш он как заяц: дерг, дерг, а тут с нажимом…
— А у меня как в тазике…
— Такую поклевку!.. — Поплавок опять качается. Подсекаю и чувствую где-то внизу, под толщей воды, живую тяжесть.
— Идет? — тихо спрашивает сосед, да что-то идет… — По льду зашлепала первая рыба. Шарман. Хороший. Вчера мужчина вот таких же… Заходил поплавок второй удочки. Подсекаю — опять шарман. А у меня не клюет, — жалуется сосед, — и всегда
вот так: товарищи ловят, а мои лунки как заговоренные.
— Прикормка у вас есть? Простите, я не знаю, как вас… Меня — Василий.
— Максим Тихонович… Есть прикормка. Больше чем полбуханки хлеба опустил…
— Неважная у вас прикормка, но все равно рыба должна брать. — У меня снова шарман. Ловить успеваю только одной удочкой.
— Вот именно что должна! Вчера же на моих лунках мужчина таскал одного за другим, вот как вы сейчас. А тут… Невезучий я на рыбу. Все так говорят.
— И вы верите в это?
— А вот посидишь, посмотришь, как люди ловят, так во всякую чепуху поверишь, — в сердцах произносит Максим Тихонович.
Теперь мне уже не смешно. Вижу, человек сердится. Беру свою вторую удочку, лежащую без дела, и говорю.
— Максим Тихонович, возьмите-ка мою удочку, попробуйте. Вдруг и вам повезет.
Вижу добрые удивленные глаза, морщинки на лице.
— Держите!
— Попробовать можно. Испытать удачу, как говорится… А это что у вас тут на крючке? Петелька какая-то…
— Это резинка. В ней мотыль был… Да вы ее снимите! Он расспрашивает у меня о резинках подробнее и
удивляется, а я удивляюсь тому, что он, пожилой человек, еще не умудрен рыбацким опытом.
— Это что у вас? Ноль пятнадцать?! — испуганно восклицает он. — С такой леской на Волгу?! А вдруг лещ попадется килограмма на полтора?
И я убеждаю его, что ничего страшного не произойдет, если даже лещ будет на два-три килограмма. Нужно только не тащить его, как быка на веревке, а вываживать.
— А если порву леску? Ругать будете.
В эту секунду мой поплавок, плавно погружаясь, двинулся к краю лунки. Вот он долгожданный миг, вот она известная лишь рыболову потяжка! Подсекаю и… Кажется, рыба ничуть не подалась, а только растянулась леска. Тихонько кончиками пальцев выбираю леску. Рывок — и я едва успеваю сдать ее всю и схватиться за удочку. И снова: выбираю — отдаю, выбираю — отдаю. Лещ! Да какой! Вот его желтоватый бок заслоняет отверстие лунки, ходит мимо, как в просвете туч проходит луна. Багорик! Он торчит из бокового кармана рюкзака. Зубами срываю наконечник. Опять желтое пятно загораживает лунку. На этот раз я приготовился. Движение багром — и лещ ворочается на льду, разбрасывая вокруг себя розовые крошки.
— Мне, пожалуйста, этот ваш!.. — каким-то не своим, свистящим, голосом кричит Максим Тихонович, кивая на багорик. Подбегаю к нему.
— Легче, легче! Слабину давайте! Кончиками пальцев леску держите, — говорю я, заметив, что левой рукой он зажимает леску в кулаке.
— Нельзя… — Он поворачивает кулак. Я немею… На руке Максима Тихоновича всего лишь два пальца, а точнее — один с половиной: большой и по ноготь оторванный мизинец.
Леща мы взяли. Вернее, он взял, отвергнув мои попытки помочь ему.
Часа через два клев кончается. Мы идем к остановке. Максим Тихонович бодро шагает впереди. Когда он поворачивается ко мне лицом, я вижу те же добрые, но с ребячьей радостью глаза, те же, но чуть разгладившиеся морщинки.
— Мне, понимаешь, Василий, жена не поверит. На базаре, скажет, купил. Попробуй докажи!
— Докажете. Не сейчас, так в другой раз обязательно. Уже в городе он спрашивает, где я работаю, живу. Дает мне свой адрес, просит заходить непременно. Расстаемся мы хорошими друзьями — «везучий» и бывший «невезучий».
Н.Корчагин
Альманах «Рыболов-спортсмен»
Смотрите также: